Читать интересную книгу Избранное [Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот "Медузы"] - Веркор

Веркор, радуясь долгой жизни этой повести и восторженным читательским откликам, видит в этом подтверждение весомости писательского слова: «Сознание, что хотя бы одна из написанных книг тебя переживет, доставляет большую радость». Сила воздействия этой маленькой повести, конечно, не только в том, что она была первой вестницей духовного Сопротивления, это связано и с характерной для Веркора формой построения произведений: герой его чаще всего попадает в экстремальные обстоятельства, но не покоряется им. Вежливый, расположенный к тебе оккупант — ситуация для сознания пленника столь же экстремальная, как и жестокий допрос: жестокость может сломить человека, толкнуть на предательство; чрезмерная вежливость на смирение, коллаборационизм. И то, и другое недостойно Человека. Это слово в произведениях Веркора почти всегда читается с большой буквы. Нет, он вовсе не идеализирует род людской: со страниц веркоровских произведений смотрят на нас также источающие ненависть и подлость глаза монстров в человеческом обличье Каина от политики Лепрегра, садиста-эротомана господина Пруста, циника Гектора Гранваля (трилогия «На этом берегу»), нацистского пособника-убийцы («Волчий капкан»). Хозяин фермы из повести «Волчий капкан» почти символ, своего рода воплощение биологического регресса человека, он пытается возродить «звериную практику господства сильнейших над слабейшими». Даже не зная о том, что в прошлом он выдавал нацистам патриотов, достаточно вслушаться в его советы дочери, всмотреться в его движения, повадки, чтобы понять его агрессивную сущность, отсутствие всяких нравственных тормозов.

Фашизм — не только то, что безжалостно давит на нас извне, но и то, что разъедает изнутри: равнодушие к чужой жизни и смерти, способность оправдать себя тем, что ты только выполняешь приказ. Веркора серьезно занимает вопрос, можно ли оправдать поведение человека внешними обстоятельствами? Снимается ли с человека вина, если он просто выполнял приказ? «Несчастье пробуждает в одних благородный героизм, в то время как в других людях проступает их омерзительная изнанка. Они идут на низость, предательство», — пишет он в «Волчьем капкане».

Не менее экстремальна ситуация в «Антверпенском тигре» (1986), который как бы подводит итог «военной теме» — не только логикой размышлений, но и формой повествования. «Антверпенский тигр» как бы синтезирует темы ранних книг Веркора — «Оружие мрака» и «Могущество света». Уже в них появляется образ «тигра», как символ вселенского зла, принимающего разные формы. В романе оба веркоровских вопроса о фашизме, как социальном феномене, и человеке, как биологической особи, отличающемся от всех других живых организмов, — включены в единую экстремально-экспериментальную ситуацию.

Герой романа, участник Сопротивления, казалось, вышел из концлагеря победителем: не выдал товарищей, выдержал пытки. Но сохранить в концентрационном аду живую душу гораздо труднее, чем просто жизнь и совесть. Он вернулся в свою Бретань совсем другим человеком — безвольным, настороженным… В конце концов его друг слышит от него душераздирающую исповедь: последние дни пребывания в лагере Пьер Канж под надзором эсэсовца бросал в печь трупы, и он не вполне уверен, что мертвым был каждый из объятых пламенем…

Как подняться после такого падения? Как вернуть уважение к себе, желание жить? Только совершая решительные, мужественные поступки, уверена возлюбленная Канжа, только отдавшись такому же праведному делу, каким было Сопротивление. И Пьер Канж отправляется во франкистскую Испанию, ведет там подпольную работу. Это и есть путь к воскрешению человеческой личности. Композиционно «Антверпенский тигр» выстроен многоступенчато: повествование ведется от лица некоего сорокалетнего писателя, которому поведал трагическую историю Пьера Канжа его друг, восьмидесятилетний ветеран войны и Сопротивления. Авторскую точку зрения выражает поочередно то тот, то другой. Конечно, это сам Веркор говорит не пережившим войны о том, что История неделима, что прошлое продолжается сегодня.

Да, Веркор, как и многие писатели, которым пришлось пройти через войну, «болен» этой темой, не перестает размышлять о ней в своих новеллах, романах, эссе, беседах.

Сорокалетие со дня победы над фашистской Германией — 9 мая 1985 года — мне довелось встретить в Париже, и я не могла не испытать желания навестить автора «Молчания моря». Набережная Орфевр на острове Сите, выцветшая табличка с романтически-легендарным именем: Веркор — Жан Брюллер. Из окон комнаты виден непрерывный поток машин. Высокий, красивый в свои восемьдесят три года мужчина, во всем облике которого чувствуется высокое достоинство и спокойная уверенность, что, если бы пришлось начать сначала, он прожил бы жизнь точно так же.

«До войны, охотно начал свой рассказ Веркор, — я был ультрапацифистом и, наверное, таким и остался бы, если бы не возникла — со всей неотвратимостью угроза фашизма. И я понял: надо воевать, надо дать отпор фашистской армии и самой идеологии фашизма… Я верю в силу общественного мнения, верю, что оно может повлиять на поли тику правительства. Сейчас напряжение в мире достигло опасной степени. Но я все-таки оптимистически смотрю в будущее и не думаю, что война неизбежна, фатальна. Перед лицом страшнейшего оружия люди не могут не осознать, что нападение любой страны не даст иного результата, кроме всеобщего уничтожения. По-моему, это понимают даже военные руководители. Наша цивилизация обязана спасти себя».

В его монологе мое внимание задержали несколько раз повторенные слова «фашистская идеология». Они рождали ассоциации дальние, касавшиеся не только утвердившегося в 30-е годы и побежденного в 1945 году «нового порядка»; они звучали в контексте статьи «Гитлер выиграл войну», проясняли мысль писателя: не должно быть больше никогда не только войн вообще, войн между армиями, но и войны танков, пушек против идей. Над идеями могут одерживать победу только другие идеи. Называя себя оптимистом, Веркор верит, что это возможно, что человеческое слово способно победить, не призывая на помощь оружие.

Историческая конкретность, которая лежит в основе многих художественных произведений Веркора, щедро питалась его профессиональным интересом к истории. Редко кому из писателей, уносимых на крыльях воображения, приходит желание целиком подчиниться строгим фактам, погрузившись с головой в документы. В 1981–1984 годах Веркор подготовил «как свидетель истории и блестящий писатель», по оценке критики, трехтомный труд «Сто лет истории Франции»; в своих очерках 50-х годов собрал документальный материал о посещении США, Вьетнама, Китая; выпустил одну из лучших книг о периоде Сопротивления «Битва молчания. Полночные воспоминания» (1967); потом неожиданно обратился к истории Англии XVI века, к схизме; раскол с римской католической церковью, по мысли Веркора, составляет фундамент самосознания нации. Книга названа по имени одной из жен Генриха VIII «Анна Болейн» (1985), но Веркор отнюдь не склонен к беллетризованной биографии, он вычерчивает последовательную цепочку фактов, точно обозначая, где кончается факт и начинается его собственная гипотеза. При этом Веркор-историк, строго придерживаясь документальных свидетельств, не перестает размышлять о том, что терзает его современников, — «о смысле и бессмыслице истории». (Именно так назван его эпод 1978 года.)

Подобно тому как романы конкретно-исторического плана питались интересом Веркора к истории, «фантастические» повес ти укоренены в его философских раздумьях, в неотступном желании понять природу человека. Начало было положено эссе «Более или менее человек» (1950), где сравнивается эволюция животного мира и рода человеческого, сделана попытка показать, в какой момент и почему человеку понадобилась «абстракция», то есть аналитическое мышление, и как делает он этот решительный шаг из животного мира в мир людей, «начиная задавать небу вопросы». Размышляя о морали и поступках, нравственных условностях и нравственных константах, забвение которых ведет к разрушению человеческой личности, Веркор обращается к теориям Канта и Гегеля, Ницше, Кьеркегора. Эйнштейна. А сам вывод о тиранических режимах, «возбуждающих дурные инстинкты», оказывается завершающим звеном логической цепи глубинного философского анализа. Выступая инициатором открытых дебатов, некоего диалога между католиками и марксистами, он публикует книгу «Мораль христианская и мораль марксистская» (1960). Во вступительном слове и в своих резюме Веркор разворачивает концепцию роли нравственности, этического начала в биологической эволюции человека. «Исторической разобщенности», столкновению политических режимов, классовых интересов он противопоставляет «единые законы» подлинно человеческого сознания, вызревающего в недрах природы, но вносящего в нее качественные изменения. Эти «единые законы» функционируют, по мнению Веркора, в постоянном режиме, независимо от социального строя, класса, нации.